ВЯЧЕСЛАВ ПЬЕЦУХ: «ЧИТАТЕЛЯ ОСТАЛОСЬ МАЛО»

Одним из самых авторитетных гостей Одесского международного литературного фестиваля стал писатель Вячеслав Пьецух.

Лауреат различных премий (в том числе прошлогоднего «Триумфа»), автор «Новой московской философии», «Роммата», «Государственного дитяти» и многих других произведений, открывая которые, с первой строчки видишь мастера старой школы.

То есть настоящего русского писателя. Пообщаться с таким человеком — всегда удача, о чем бы ни зашла речь: о деревне, где уже давно Вячеслав Алексеевич проживает, удалившись от городской суеты, о роли писателя в современном обществе и о литературе вообще, которую мы если и не потеряли, то постепенно теряем.

— Как изменилась русская литература за то время, пока вы занимаетесь ее созданием?

— Трудный вопрос. И не скажешь, что она обеднела, и не скажешь, что процветает. Есть ряд писателей моего поколения, чуть помладше, вот, например, Дмитрий Быков, которых я причисляю к писателям, безусловно, порядочным — я имею в виду владение ремеслом, а не то, сколько девушек у них было.

За нашей спиной я особого натиска не чувствую. Наши предшественники, так называемые 40-летние (было такое поколение сравнительно молодых литераторов, которые так себя именовали), так вот они чувствовали наш натиск. Мы, по-моему, нет. Но это следствие общекультурной обстановки в стране, которая является весьма неблагоприятной.

— Как известно, сейчас читают немного, точнее, мало, при этом даже люди читающие часто от современной литературы отворачиваются, благо к их услугам огромные запасы классики, тем более в век Интернета, как никогда доступной. Это несправедливо по отношению к современному писателю, которому не так легко обратить на себя внимание?

— Нет, читатель — это высший судья на самом деле. И в том, что наши тиражи сейчас очень низки, не скажу, что мы виноваты, а просто читателя осталось мало. Он вымер. Сейчас читатель — это 60—70-летний человек. А два поколения, которые идут за нами, они не читают. Не хочется удаляться в какие-то чрезвычайности и говорить, почему они не читают, но такова реальность, и ничего не поделаешь. Они не читают, и никто, в общем-то, нас не знает. То, что не каждый культурный человек знает мое скромное имя, — это сейчас вполне нормально, а каких-то сто лет назад было бы дико, да и просто не было такого грамотного человека, который не слышал бы, допустим, о Толстом или Чехове.

Хороших людей больше не делают. Моя жена, конечно, не Клара Цеткин, но как-то убила меня одной формулировкой. Мы ехали, а у нас езда в России страшная, и кто-то так безобразно себя вел на дороге, причем сразу несколько машин, что я, редко употребляющий ненормативную лексику, изматерился весь. А моя Ирочка говорит: «Ну что ты переживаешь, мы же последние люди... Людей больше не будет». Поэтому постановка вопроса такая — мы последние люди.

Ну не читают и не читают. Это же стихия, которая ничему не подчиняется, никак не анализируется, вот наступила такая эпоха людей, не знающих элементарных понятий, на которых держится всякая человечность и гуманизм. Ничего с этим не сделаешь, слава Богу, что мы жизнь-то прожили, и жизнь прекрасную. Другой скажет, что при большевизме. Да, при большевизме... частью.

— Чем дальше, тем больше открывается положительных черт.

— Да при большевизме были люди, были отношения, домашние философы, дискуссии до утра, все это было.

— Отличные условия для творческой работы...

— Да. А сейчас... черт его знает. Что-то случилось с нацией, да не с нацией, с человечеством. Везде примерно одно и то же. Резкое падение культуры во всем мире. Может быть, сработает какая-то цикличность и все вернется на круги своя, как после падения Древнего Рима и дикости Средневековья последовало Возрождение.

— 1000 лет ждать придется...

— Ну, подождем... Если они друг друга не вырежут, подождем. Ничего страшного.

— Есть ли какой-то диссонанс в том, что читающих людей стало меньше, а пишущих, с учетом выкладывающих свои труды в интернете, кажется, даже больше?

— Вы знаете, это феномен. Профессия писателя исчезла, ее больше нет. Профессия — это то, за что платят деньги. Сейчас за нее вообще не платят. И тем не менее может быть, у нас, у русских, в крови эта тяга к самовыражению, к художественному творчеству.

Раз в год я веду семинар на Всероссийском съезде молодых писателей, приезжает масса пишущих мальчишек и девчонок, я не могу на них надивиться. Это же вам не даст ни копейки. Кругом все зарабатывают и грабят, чего вы пишете? Понять не могу. А они и сами понять не могут, пишут и все. Это с одной стороны, а соотношение читающих и пишущих для меня терра инкогнита, я эту статистику себе совершенно не представляю.

— Современный писатель, чтобы быть известным, должен вести телепередачу или хотя бы постоянно в ней участвовать, проводить спектакли, сниматься в кино, посещать светские рауты. Вы никогда не были «распиаренным» писателем — вам это не нужно, неинтересно?

— Никогда не был. И тиражи у меня очень низкие. Но вот какая штука. Я живу полгода в деревне, в Тверской губернии. И когда у нашего колхоза, который называется «Сознательный», кавказцы стали отбирать землю, мужики не нашли ничего лучшего, чем обратиться к последней русской инстанции, к писателю: «Дядя Слава, помоги!» Не к прокурору, а ко мне пришла делегация.

— Помогли?

— Сняли губернатора быстренько.

— Кавказцы больше землю не отбирают?

— Ну, там будут суды, при старом губернаторе они были невозможны. Будут возвращать землю обратно.

— Как вообще поживает русская деревня?

— Очень трудно сказать что-то определенное. Одна область резко отличается от другой. У нас мужики не погибают. В колхозе население около 500 душ, работают 50 человек, чем остальные перебиваются — тайна, покрытая мраком. Но они с утра до вечера пьют. Сидят на бревнах — собирались церковь устанавливать, так и не построили, а бревна лежат — и пьют. Где они берут деньги на выпивку? Понять нельзя.

Колхоз живет. Полторы тысячи поголовья скота — это огромное богатство. Председатель Наденька, моя подруженька, — женщина-паровоз, которая сметет кого хочешь на своем пути. И вот 50 мужиков, настоящих работяг, — это есть русский народ. Народ!

— 10 процентов.

— Ну да. А остальные пьют.

— Не совершают набеги на дачи, как в ваших деревенских рассказах?

— Совершают, но, слава тебе Господи, не регулярно, время от времени. И потом ладно, это святое дело, делиться надо.

— Значение писателей в обществе по сравнению даже с прошлым веком упало. Кто занял их место — телешоумены или никто?

— Значение писателей и сейчас огромно, когда до русской литературы никому дела нет. Оно все равно огромно, ибо русский писатель — это тот инструмент, который способствует превращению человека по форме в человека по существу. Нет большей силы, чем литература, которая делает человека, как ни крути. Мы все-таки рождаемся зверьками. Никакой родитель, никакое воспитание не сделают из тебя человека так надежно, как это сделает литература, особенно если с детства пристраститься. Это мало кто понимает, но вне зависимости от понимания с внешней стороны это остается истиной в последней инстанции. Если все будет продолжаться, как сейчас, то это просто станет национальной трагедией. А если нет, то дай тебе Господь волю, чтобы все было хорошо. Литература — это огромная сила делания человека.

Источник: 2000 - https://2000.net.ua/2000/aspekty/slovo/74940