СОДЕРЖАНИЕ

СОЦИАЛЬНАЯ ТУРБУЛЕНТНОСТЬ

Тавистокцы Эрик Трист и Фредерик Эмери разработали теорию «социальной турбулентности», так называемое «смягчение эффектов будущих потрясений», под которым понимается заблаговременная подготовка населения к таким потрясениям, как нехватка энергии, финансово-экономический коллапс и террористические атаки.

«Если "потрясения" происходят слишком часто и их интенсивность с каждым разом возрастает, есть опасность, что все общество будет ввергнуто в состояние массового психоза», — утверждали Трист и Эмери. Они также говорили, что «люди будут разобщаться, пытаясь поодиночке бежать от шокирующих реалий, уходить в себя, находить успокоение в отрицании действительности и в популярных развлечениях, но при этом в любой момент будут готовы к вспышке ярости».

Фактически мы говорим здесь о двух сторонах одной и той же медали. С одной стороны — скрытое, изощренное манипулирование мышлением и совестью людей посредством телевидения, а «с другой — прямой и открытый сдвиг парадигмы, изменение базовых концепций, расширение параметров, изменение игрового поля и всех правил игры в обществе — и все это исключительно за короткий промежуток времени»¹⁷².

Одним из ключевых игроков, вовлеченных в психологическую войну против населения посредством намеренно создаваемой социальной турбулентности, является Курт Левин, пионер групповой динамики, который стоял у истоков Франкфуртской школы и бежал из Германии после прихода Гитлера к власти. Приведенный ниже отрывок из его книги «Перспективы времени и моральный дух» наглядно демонстрирует его понимание психологической войны: «Один из главных методов подавления морального духа посредством стратегии устрашения состоит в точном соблюдении следующей тактики — держать человека в состоянии неопределенности относительно его текущего положения и того, что может ожидать его в будущем. Кроме того, если частые колебания между суровыми дисциплинарными мерами и обещанием хорошего обращения вкупе с распространением противоречивых новостей делают когнитивную структуру ситуации неясной, то человек теряет уверенность в том, приведет ли его какой-либо конкретный план к желаемой цели, или же, наоборот, отдалит от нее. В таких условиях даже те личности, которые имеют четкие цели и готовы пойти на риск, оказываются парализованными сильным внутренним конфликтом в отношении того, что следует делать»¹⁷³.

Исследования, проведенные за последние 50 лет в области психологии, социологии и психиатрии, показали, что в отношении количества изменений, которое способно выдержать человеческое сознание, существуют четкие пределы. По мнению Центра научно-политических исследований при Университете Сассекса, в будущем нас ожидает шок — «физический и психологический надлом, возникающий вследствие перенапряжения той части человеческого сознания, которая отвечает за принятие осмысленных решений». Иными словами, «события будут происходить так быстро, что человеческий мозг не сможет осмысливать информацию».

Согласно Эмери и Тристу, после серии непрерывной шоковой терапии крупная целевая группа населения входит в такое состояние, при котором ее участники больше не желают делать выбор в меняющихся обстоятельствах. «Такая стратегия может быть осуществлена только через отрицание глубинных корней человечества, которые соединяют людей на личностном уровне, через отрицание их индивидуальной души».

Людьми овладевает апатия, и часто ей предшествует бессмысленная агрессия, о чем свидетельствует опыт лос-анджелесских уличных банд в 1960-е и 1980-е годы. То, что Эмери и Трист называют организованной социальной реакцией на диссоциацию, наглядно описывает Энтони Бёрджесс на страницах романа «Заводной апельсин», рисуя общество, охваченное инфантильной, животной яростью. «Такая группа становится легко управляемой; она будет беспрекословно подчиняться любым приказам, что и является целью данной обработки», — добавляют Трист и Эмери. Более того, диссоциированные взрослые не могут реализовать свой моральный авторитет по отношению к своим детям, потому что слишком увлечены собственными детскими фантазиями, которые внушил им телевизор. А если вы сомневаетесь в справедливости моих слов, посмотрите на сегодняшнее старшее поколение: как они, не желая вступать в конфликт, приняли моральное разложение поколения своих детей, вследствие чего их моральные стандарты снизились.

Как и в наркотическом «дивном новом мире» Олдоса Хаксли, здесь нет нужды делать моральный или эмоциональный выбор; «дети цветов» и пропитанное наркотиками молодежное движение времен Вьетнамской войны служат превосходными примерами такого сценария.

Эти «частые колебания» проходят несколько сценариев: «Стабильность, когда люди более или менее способны приспосабливаться к тому, что с ними происходит, и турбулентность, когда люди либо предпринимают какие-то действия, снимающие напряжение, либо адаптируются к полной напряжения среде. Если турбулентность не заканчивается или усиливается, они постепенно утрачивают способность к позитивной адаптации. Согласно Тристу и Эмери, люди выбирают такую реакцию на напряжение, которая приводит к их деградации. Они начинают подавлять реальность, отрицая само ее существование, и все больше витать в инфантильных фантазиях, позволяющих им справиться со стрессом. В условиях возрастающей социальной турбулентности происходит переоценка ценностей в пользу менее гуманных и более животных»¹⁷⁴.

Второй сценарий — «сегментация общества, когда каждая группа: этническая, расовая, гендерная — воюет против всех остальных. Нации распадаются на региональные группы, которые, в свою очередь, дробятся на еще более мелкие этнические группы»¹⁷⁵. Трист и Эмери называют это «усилением внутри- и внегрупповых предрассудков ради упрощения процесса принятия решений. Естественные линии разделения общества превращаются в баррикады».

Реакцией общества на такую психологическую и политическую дезинтеграцию становится фашистское государство, описанное Оруэллом в романе «1984». Жизнь и конфликты людей внутри общества находятся под полным контролем Старшего Брата; непрестанную «войну ведет правящая группа против своих подданных, и цель войны — не предотвратить захват своей территории, а сохранить общественный строй»¹⁷⁶.

Третий сценарий подразумевает уход индивидов в свой «личный мир и отрешение от всех социальных связей, которые могли бы вовлечь их в чужие дела»¹⁷⁷. Насколько этот уровень диссоциации отличается от состояния сегодняшней возрастной группы от 15 до 24 лет? Насколько далеки мы от этого морального и социального состояния? Совсем недалеки, не так ли? Трист и Эмери убеждены, что люди будут готовы принять «извращенную бесчеловечность человека, характерную для нацизма» — необязательно структуру нацистского государства, но моральное состояние нацистского общества.

Чтобы выжить в таком государстве, людям понадобится новая религия. Вольф констатирует, что «старые религиозные формы, особенно западное христианство, требуют от человека ответственного отношения к своим собратьям. Новые религиозные формы — это разновидность мистического анархизма, в чем-то похожая на сатанинскую практику нацистов и взгляды Карла Юнга»¹⁷⁸. Это и есть нью-эйдж (новое время или эра Водолея), пропагандируемый Тавистокским институтом и Франкфуртской школой, где переплелись восточные, мистические религиозные культы, в которые втягиваются молодые дегенераты с промытыми мозгами. И здесь опять особую роль играет телевидение, служа «социальным клеем», который намертво фиксирует сознание населения в новых религиозных формах.